Очередь на усыновление, воспоминания о родном Донецке и разговоры с детьми о войне: адвокатка и блогерка Инна Мирошниченко в "Точці опори"

Инна Мирошниченко — адвокатка, телеведущая и блогерка с аудиторией в более 130 000 подписчиков в Instagram. В январе 2023 года Инна вместе с мужем телеведущим Тимуром Мирошниченко начала процедуру усыновления ребенка. В июне того же года супруги стали родителями двухлетнего мальчика, которого назвали Марсель. Марсель стал третьим ребенком в семье известных украинцев. Инна и Тимур уже воспитывали двух собственных — дочь Мию и сына Марка.

В интервью Светлане Леонтьевой в программе "Точка опори" Инна Мирошниченко поговорила о решении с мужем усыновить ребенка и реакции других членов семьи на эту новость. Также она объяснила, как устроена система усыновления в Украине, и почему ее стоит реформировать. Телеведущая и блогерка рассказала, каким образом говорит с детьми о войне, поддерживает ли она с кем-то связь из своего родного ныне оккупированного Донецка, и дала советы тем, кто решается усыновить ребенка.

Почему система усыновления в Украине нуждается в реформах

— Я восхищаюсь тем, что вы с Тимуром усыновили мальчика. Марсель уже освоился дома? Чувствует, что у него есть дом?

— Он в нашей семье уже около семи месяцев. Где-то до полугода у него длилась адаптация. Он отказник от рождения, а это значит, что у него никогда не было примера семьи. Это самый сложный случай для усыновителей, потому что очень часто родители в течение нескольких лет показывают ребенку, что такое "семья", кто такие "мама" и "папа". Нам очень повезло — буквально за несколько месяцев у нас выстроилась четкая привязанность. Он уже хорошо понимает, где его дом, что это его семья и какая роль у каждого из членов семьи. Сейчас он чувствует себя как обычный ребенок, который родился и вырос в семье. 

— Процесс усыновления Марселя происходил почти онлайн. Вы публиковали в соцсети все: от подачи документов до школы, где вы, как родители-усыновители, проходили обучение. Это было ваше сознательное решение или у вас просто другого выхода не было, ведь вы известные люди и все равно это стало бы публичным?

— Мы не планировали так делать, хотя не хотели и скрывать от всех. Не для широкой общественности. Но когда начали сталкиваться с бюрократическими преградами, углубились в эту систему, то увидели, какая она на самом деле гнилая и как она заботится не об интересах ребенка, а о том, как набить карманы за счет этих несчастных детей. Об этих детях никто не знает, у них нет родителей или представителей, которые могли бы обращать внимание на нарушение прав. Мы поняли, что другого выхода, кроме как придавать огласке, мы не имеем. Это наш единственный способ воздействия и мы должны его использовать. Мы — медийные люди. 

У меня есть юридическое образование. Я знаю, где поступают правильно, а где нарушают закон. Мы должны были это сделать в интересах не столько лично нашего усыновления, а сколько в интересах десятков тысяч тех детей, которые остаются в "серой зоне".

Второй момент, который для нас тоже был важным, — мы хотели вдохновлять своим примером. У нас, к сожалению, многие люди имеют стереотипное представление об усыновлении, о детях и о том, как они адаптируются. Мы хотели разрушить это.

— Сейчас это, к сожалению, очень актуальная тема, ведь в связи с войной многие дети остались без родителей. Система создавалась давно. Вы много рассказывали о том, какая она непрозрачная. Как юрист, вы видите, как можно изменить эту систему? Что немедленно надо делать?

— Безусловно, вижу и говорю об этом на всех площадках, где только имею голос. В Украине, к счастью, есть много молодых инициативных людей, которые готовы реформировать систему. Но эта система состоит из сотен тысяч людей, которые не заинтересованы в изменениях. 

Сейчас я вижу, что реальные изменения есть. Они очень постепенно, но происходят. Очень рада, что меня к этому приобщают, приглашают в различные комитеты. Мы же не только о том, как хейтить. На каждое "плохо" у нас с мужем было видение того, как сделать лучше. Просто это надо рассказывать тем, кто имеет возможность и власть это изменить.

"Никто не хочет допускать медийных людей к этой системе"

— Сколько вы потратили времени на усыновление Марселя? 

— Мы очень быстро его усыновили — второго января подали документы, 22 июня получили решение об усыновлении. Путь длился шесть месяцев. 

— Быстро, потому что вы известные люди? 

— Нет, наоборот. Мы тоже думали, что придем в службу по делам детей, и нам не то что будут радостно хлопать в ладоши и помогать, но хотя бы не будут чинить препятствий. На самом деле мы столкнулись с тем, что это наоборот и есть преграда. Никто не хочет допускать медийных людей к этой системе, потому что они увидят недостатки, начнут об этом говорить, а это может привести к дополнительным проверкам. 

Помогло то, что я юрист по образованию и благодаря адвокатской деятельности могу переть как танк. Годами я создавала в себе такую опцию как "не реагировать". Например, когда звонишь, а с тобой не хотят разговаривать. Когда я начинала свою карьеру, мне надо было узнавать информацию в суде или в какой-то облгосадминистрации. Со мной бросали трубку, отвечали очень неэтично, откровенно врали. 

Все усыновители с этим сталкиваются. Кто более упрямый и пробивной, тот быстрее доходит.

— Кто в вашей семье первым заговорил об усыновлении? 

— Каждый из нас думает, что он был первым. Мы тогда жили порознь: я была в эвакуации с детьми, а Тимур в Киеве. Помню, как я решалась на то, чтобы это сказать, потому что не знала, как он отреагирует. Вдруг скажет: "Нет, это не для меня"? Это же меня разочарует. Но он очень легко ответил: "Да!". Будто тоже об этом уже думал. Когда уже потом его спрашивали, он говорил, что действительно об этом думал.

— А почему вы об этом думали? У вас же есть двое маленьких детей. Повлиял ли на ваше решение тот ужас, который уже происходил в стране?

— Безусловно, это стало последней каплей, которая показала, что не будет более подходящего момента, чем сейчас. Мы почувствовали, что дети — это действительно самое главное, что может быть в жизни. И что есть множество детей, у которых, к сожалению, нет взрослых. 

Когда началось полномасштабное вторжение, работники детских домов в первую очередь думали о себе и своих семьях. У них тоже есть свои дети, мужья, жены и так далее. Они думали, как их спасать. И это нормально. Потом кто-то там помогал с эвакуацией детских домов, но все равно нет на каждого ребенка взрослого, который его обнимет и скажет: "Все будет хорошо, я буду с тобой рядом". Это мне дало понять, что какого еще подходящего момента я жду, чтобы помочь ребенку? 

Когда мы думаем, рожать третьего ребенка или нет, мы взвешиваем финансовое состояние и то, что мы можем дать. Но эти дети уже родились, они уже есть и уже ждут. Тем, что мы будем готовиться, ждать и оттягивать этот момент, мы только продлим время, которое ребенок проводит в личном аду.

"Мы готовы взять еще одного ребенка"

— Перед тем, как в вашей семье появился новый малыш, были ли у вас лично какие-то предостережения? Возможно, чего-то особенно боялись? 

— Единственное, чего я реально боялась в начале — что мои дети не примут этого шага, это их травмирует и они не будут дружить между собой. Мы использовали весь этот промежуток времени в девять месяцев, чтобы понять, готовы ли дети. Мы бы никогда не подали заявление, если бы не были уверены в том, что дети сознательно хотят иметь брата или сестру.

— Вы с ними говорили на эту тему? 

— Постоянно, но мы зашли издалека. Рассказывали им о том, что есть детские дома, отвечали на их вопросы, почему там есть дети и где их родители. Рассказывали, что этих детей можно взять к себе не поиграть, а на всю жизнь. Потом подошла Мия и спросила, если там есть дети без родителей, то почему мы не можем их забрать? Она в пять лет сама построила эту логическую цепочку. Мы ответили, что да, мы можем взять. Марк, наверное, не понимал, что это такое. Но ему было 3,5 года на тот момент.

Мия точно знала, что она хочет — брата и сестру. Поэтому она до сих пор не понимает, почему только брат есть и когда появится сестра? Она в ожидании, а мы сейчас на пути повторного обучения и прохождения этих бюрократических преград. 

На первом же занятии в школе для усыновителей мы рисовали нашу будущую семью. Почему-то мы вдвоем нарисовали дополнительно еще двух детей. Я спросила: "Так ты о двух думаешь?". Он такой: "А чего с одного начинать? Давай сразу двух". Мы всегда хотели большую семью и говорили, что у нас будет много детей — три, как минимум, а лучше пять. 

В результате этих курсов нам не разрешили взять двоих детей. Психологи не поверили, что нашего ресурса хватит на еще двоих детей, когда у нас уже есть двое маленьких. Но вот я снова пришла на эти курсы и сказала, что их коллеги говорили, что мы не справимся, так я пришла, чтобы доказать обратное.

Очереди на усыновление и "здоровые" дети в детдомах

— Вы не ездили в детский дом? Начинали процесс со Службы?

— Если кто-то хочет усыновить ребенка, то поиск через детский дом — это неправильный поиск. В основном, в детских домах находятся дети, которые не имеют статуса. Вы их никогда не усыновите. Там может быть 60 детей, а из них только двое имеют статус. Вы не знаете, кто именно из них, а никто в детдоме не имеет права вам это говорить. Работники детдома тоже могут не знать. У них просто есть воспитанники и никто не знает, есть ли у них мама по документам или нет. Именно поэтому это все делается через службу. Лучше не караять себе сердце и не ездить, не смотреть. Для любой адекватной мамы это испытание. 

Надо идти через службу по делам детей. Там вам скажут, что детей нет. Так и есть, на самом деле. Много людей стоит в очереди на усыновление. Когда мы становились в очередь, в Украине было полторы тысячи семей со статусом кандидатов-усыновителей, которые ждали своего ребенка. Мы были 35-е в очереди. Психологи нам определили одного ребенка в возрасте от одного до четырех лет. Нам сказали, что в Киеве детей нет и не будет. Марсель из Житомирской области.

С момента изъятия ребенка из семьи до присвоения ему статуса проходит обычно год-два или даже больше. Тогда он может искать новую семью, а потому становится на учет в районе. Его предлагают кандидатам в очереди. Если они все отказались, ребенок идет на городской учет. Если в городе отказались или вышел срок, он попадает на национальный учет — оказывается на сайте Минсоцполитики. Обычно, если ребенок здоров и в возрасте до 10 лет, то на этих этапах не задерживается, потому что реально есть очереди. На сайт Минсоцполитики попадают дети, от которых все отказались и которые не подошли усыновителям. Наш Марсель был именно таким ребенком. Полгода простоял на учете, и никто с ним не познакомился. Когда он попал на национальный учет, я уже занималась "телефонным терроризмом" — звонила во все службы и искала, когда у них появится новый доступный ребенок. 

Анкета Марселя появилась первой, поэтому мы сразу к нему поехали. Мы знали, что возьмем первого же ребенка, которого позволит нам система. Мы не выбирали, хотя есть люди, которые выбирают. Но надо готовиться к тому, что сегодня ты откажешься, а следующий вариант может быть через год-два-три.

— Почему от вашего Марселя отказывались?

— У него было сложное состояние здоровья. В таких заведениях в принципе не бывает здоровых детей, потому что атмосфера, в которой они находятся, очень травмирующая. Даже здоровые дети становятся нездоровыми. Они находятся в режиме выживания, поэтому организм перестает развиваться. Все дети в учреждениях не соответствуют своему возрасту. Трехлетний ребенок всегда будет физически развит минимум на два года, а интеллектуально — на еще меньше. Люди думают, что детский дом — это круглосуточный садик, где за детьми смотрят и кормят. Но ребенку важно иметь индивидуального взрослого.

Когда вам там говорят ребенок здоров, это означает, что у него есть те болезни, с которыми можно справиться любовью или обычным обращением к врачу — отставание в развитии, несложные заболевания и тому подобное. У детей, которые имеют определенные нарушения и недостатки, с которыми не так легко справиться или вообще не факт, что можно справиться, есть большие риски, что их не усыновят вовсе. Обычно именно такие дети появляются на сайте Минсоцполитики.

У Марселя было очень много вопросов по здоровью, часть из которых уже частично решена. С некоторыми придется жить всю жизнь. Но мы за эти полгода настолько адаптировались, что уже не видим их. Только когда спрашивают, я вспоминаю о том, какое у него состояние здоровья. Такие проблемы — это тоже лотерея. Мы не уверены, что родим здорового ребенка. Не стоит бояться. Многие усыновители хотят здорового ребенка, потому что боятся.

Предыдущие выпуски "Точки опори":

• О работе на кладбище, написании книг на фронте и хейте из-за русского языка: писатель и военный Павел Белянский в "Точці опори"
• Отказ от гражданства РФ, общение на русском языке и кино о войне: интервью с режиссером Романом Балаяном в "Точці опори"
• Спектакли в прифронтовых городах, последнее выступление в Мариуполе, воспоминания о Руслане Писанке: интервью с актером Владимиром Горянским в "Точці опори"
• Съемки в фильме "Буча", хейт за роль Петра I и недостатки работы в театре: актер Вячеслав Довженко в программе "Точка опори"
• Знакомство с шестидесятниками, преследование КГБ, покорение театра "Ла Скала": интервью с примадонной украинской оперной сцены Марией Стефьюк в "Точці опори"