"Я снимаю людей, которые много убивают, снимаю их глаза": интервью с оператором Сергеем Михальчуком

Известный украинский кинооператор Сергей Михальчук с первых дней полномасштабного вторжения РФ документирует агрессию захватчиков против Украины. Какими проектами занимался Сергей до войны, какие кадры уже попали в его объектив, что впечатлило больше всего и с кем он отправился на фронт, оператор рассказал в интервью журналистке Анастасии Поповой в программе  "Утро ДОМа".

— Какими проектами занимались до полномасштабного вторжения России в Украину, и какова их судьба?

— Снимал игровое кино, разные проекты, связанные с документальным кино и с рекламой, но основная специализация — именно игровое кино. Мы закончили картину "Довбуш", делали ее долго исходя не из того, что не могли ее сделать. Просто заканчивалось финансирование, находились новые источники. Проект был достаточно объемный. И поэтому это затянулось во времени. И получилось так, что картина уже была, заканчивалась коррекция 23 февраля.

Вот на данный момент она готова, и ждет мирного времени, чтобы ее увидел зритель. Снимал еще, закончил картину, которая практически на этапе финиша, с Марысей Никитюк, называлась она "Я, Нина". Картина о болезни, о раке. Еще одна картина — военная. Я пока из-за позиции перед инвестором не могу говорить, но была отснята тоже процентов на 60. Должны были продолжить в марте этого года.

— И как теперь?

— Дело в том, что теперь вообще непонятно, что и как произойдет. Второе — у нас настолько сильное эмоциональное потрясение, что происходит сейчас, и что еще произойдет, что я вообще не знаю актуальность многих произведений, которые мы делали до этого, и насколько актуальны они будут в новом времени, в новом пространстве.

— Каким было для вас утро 24 февраля?

— Дело в том, что я знал, что будет война, знал, когда она будет. Поэтому я вывозил семью. И 25 февраля вернулся в Киев. 23-го вечером я выехал с Подола, фактически в ночь с 23 на 24 мы были на Житомирской трассе. Шел огромный поток машин, не огромный, огромным он стал после этого, — плотный поток машин из Киева на запад Украины. Мы ехали с женой со скоростью 50 км в плотном потоке в час ночи. Ехали машины киевские, ехали инкассаторские машины, ехали дорогие суперкары — очень много харьковских машин и днепропетровских. Люди знали.

Эти все люди, они были в курсе. И я был в курсе. И я говорил всем своим друзьям, и 23 меня встречали многие с легкой снисходительной улыбкой. Но это была правда. Единственное, когда мы доехали уже до города Луцка, куда я вывозил родных, ракеты пришли и туда, потому что там есть военная инфраструктура. Это напугало моих родных.

А дальше было возвращение в Киев. Я один ехал фактически "против шерсти". А вся "шерсть" была в другую сторону.

— На какой день вы взяли в руки свое главное оружие — камеру, и куда отправились?

— 25 февраля я взял камеру в руки. То есть я ее и не выпускал особо. С 25 начал снимать. А реальное оружие взял с начала апреля — я военный.

— Какие разрушения в Киеве попали в объектив вашей камеры?

— Почти все. Попало многое. Я много не показывал. Это все, дай Бог просто дожить до конца войны, когда-то разобрать, станет частью напоминания нам и нашим потомкам не допустить подобную ситуацию.

— Видела фотографии, сделанные вами в Белогородке, через которую эвакуировали Бучу и Ирпень. Очень много лиц, портретов, эмоций. Как люди реагировали на камеру в тот момент?

— Людям, которые выходили из Ирпеня, Бучи, было вообще по барабану. У них были реально серьезные проблемы. И Белогородка — это был самый лайтовый вариант относительно того, что было в Броварском районе, или как мы занимались эвакуацией.

У меня огромный проект, просто его невозможно весь показать, эвакуация Бучи и Ирпеня. И я вам скажу, что это одно из самых сильных и страшных событий в жизни, свидетелем которых я был.

— В апреле, я так понимаю, вы вступили в ряды армии с друзьями. Кто эти люди? Кто с вами рядом?

— В конце марта нам, поскольку у нас была определенная сформировавшаяся группа, в которую входили мои друзья, в том числе Володя Яценко, известный продюсер (фильм "Атлантида"), и наши картины "Дике поле", которая называлась "Ворошиловград". Юра Грузинов, мой напарник, с которым мы работали в кино, оператор. И Толя Соболевский. Он родственник Володи, и единственный человек с боевым опытом после боев у Донецкого аэропорта и Песок.

Поскольку было работать сложно, и было понятно, что киевская операция здесь подошла к концу, единственным нормальным логическим решением было все-таки стать частью нашей армии. Фактически мы стали добровольцами, потому что мобилизовать нас не могли.

У меня травма позвоночника и трое детей. То есть формально, понимаете, мы никак не подходили. По правде говоря, и медкомиссию мы тоже не проходили. Но в результате мы стали членами одного очень важного подразделения.

— Вы с друзьями отправились на фронт. Камера с собой?

— Конечно. Сложно думать, что я в 50 лет стану каким-то ультратактическим бойцом и принесу этим большую пользу в войне. Я считаю, что я должен заниматься тем, чем я могу доставить максимальную пользу своей стране, и то, что я могу делать лучше всего.

Поэтому, являясь сейчас в армии, конечно же, камера со мной. Более того, моя основная идея была все-таки пойти в армию, и быть ближе к нашим бойцам, ближе к событиям, чтобы показать это людям. То есть основное оружие, несмотря на автомат, пистолеты, которые мы получили, кучу боекомплектов, все-таки у меня — камера.

Как солдаты, мы должны прикрывать, мы должны ходить в дозор, заниматься солдатским делом. Но когда я этого не делаю, я пытаюсь максимально снять все и показать. И я первостепенно, считаю, в этом моя миссия, моя задача. Из фильмов, на самом деле, мне очень нравилась картина "По соображениям совести". Я ситуативно попал на войну, потому что моя страна в огне, моя страна воюет. И если мы не будем этого делать, мы проиграем.

Но вместе с тем, я не думаю, что мне удастся убить большое количество противников. Более того, я, честно говоря, не представляю до сих пор, даже будучи солдатом, как, глядя в глаза, мне удастся это делать, или не удастся. Или просто опустить руки. Не думаю, что это случится. Но я буду делать максимально все, чтобы поддержать своих друзей, чтобы они выжили, постараться выжить самому, и снять то, что я могу. 

— Понимаю, что сейчас действительно сложно говорить о каких-то планах на будущее, но, возможно, они есть? Выставку сделать, показать реальные кадры?

— "Настане день, коли закінчиться війна". Надо выжить, а дальше — действовать. Сейчас самое основное — выжить. Выжить достойно и победить. Только билет у нас выходной один: или победа, или смерть. Ну, это пафосно, я не люблю пафос, это не мое. Но что? Дезертировать мы не можем. Приходится воевать.

— Спасибо за ваш вклад в нашу победу.

— Спасибо и вам! Пока еще ничего не успел сделать. Понимаете, все говорят, особенно люди, которые сидят, пьют смузи: "Мочить их, мочить". Ну если так, то попробуй убить человека. Даже если это враг.

Я снимаю людей, которые убивают много, снимаю их глаза. Я участвую в операциях, где они гибнут, и там, где погибнуть можем мы. Это на всю жизнь. И люди, глаза людей, которые это делают, мы не думаем о том, как вся наша компания будет обратно интегрироваться в мирное общество.

Вот это очень важный момент. Я люблю плавать, ездить на велосипеде, но вот я приехал сейчас, я не могу. То есть приезжаешь и два дня смотришь в стену. Я не могу пойти поплавать. Чувствую себя там вообще каким-то динозавром. Просто психически настолько война входит в ваше сознание, все вещи, что вы видите, которые вы видели, чем жили, они уже плохо интегрируются с этим всем, всей этой разрухой, смертью, этим ужасом.

Потому, что я понимаю, что огромные потери, наши ребята гибнут. Это все, весь этот драматизм я пропускаю через себя, потому что я часть этой страны и истории, в которую попал, благодаря тому, что у нас началась война. Ну, как-то так.