РФ возвращается в сталинские времена: о кремлёвском давлении на оппозицию говорим с российскими правозащитниками

Политзаключённый, диссидент — эти понятия в современной России не только не устарели, но напротив — государственный режим в этом направлении заработал ещё эффективнее. Прошёл марш в поддержку оппозиционера Алексея Навального — полиция не тронула митингующих, зато после — тихо, на улице, схватила организаторов и разгромила штабы Навального по всей стране.

Те, кто сопротивляется режиму, должны испытывать страх — похоже, что это главная цель силовиков. Так ли это — в программе "На самом деле: Россия" телеканала "Дом" говорим с российским адвокатом Николаем Полозовым и правозащитницей Сашей Крыленковой.

— Николай, как бы вы оценили сегодня ситуацию с политическими заключёнными в России? Кого, за что, и почему в основном арестовывают?

Полозов: Что касается политических заключённых, действительно, в России их количество только растёт. Я бы разделил их на несколько категорий.

Часть из них — это те политзаключённые, которых преследуют в оккупированном Крыму. Украинские политзаключённые, крымские татары. Часть политзаключённых — граждане России, которые живут на материке, которые выражают взгляды, не соответствующие ожиданиям власти.

И фактически в отношении и тех, и других проводится одинаковый комплекс репрессивных мероприятий — задержания, аресты, суды, на которых им выносят длительные сроки.

— Есть ли у защиты возможность повлиять на условия содержания заключённого, на его защиту? Право на защиту реализуемо сегодня в полной мере в России?

Полозов: Нет, конечно. Россия — это не правовое государство. В РФ отсутствует суд как независимая ветвь власти. Фактически суды являются продолжением исполнительной власти. И зачастую правовая помощь — такого паллиативного характера, поддерживающего характера, когда кардинально судьбу подзащитного изменить очень сложно.

В делах украинских политзаключённых существует возможность использовать в том числе международные рычаги, поддержку Украины. Однако мы видим, что с каждым не то, что годом, а с каждым месяцем пространство для манёвра, возможные рычаги воздействия заметно снижаются, сжимаются.

Путинский режим переходит всё новые и новые "красные линии", и те инструменты и механизмы, которые могли быть действенны пару лет назад — сегодня фактически не имеют никакой эффективности. Возможности защиты крайне и крайне ограничены в таких условиях.

— Вы можете проанализировать практику последних законов, принятых за последний год Госдумой, которые касаются ужесточения режима? Их уже широко применяют — или же они приняты "на всякий случай"?

Полозов: Безусловно, российские власти проводят последовательное внедрение изменённого законодательства, репрессивного законодательства.

Причём мы наблюдаем, что оккупированные территории, тот же Крым, во многом являются полигоном для отработки тех или иных новых норм права, нового законодательства. И тенденции ужесточения законодательства вызывают определённые опасения, потому что уже всерьёз идёт обсуждение так называемых трудовых лагерей — постройка силами заключённых каких-то инфраструктурных проектов.

То есть фактически мы видим возвращение к сталинским временам, когда широко использовался труд заключённых на различных стройках народного хозяйства.

— А это обсуждение уже идёт на уровне законодателей или пока только в общественном пространстве?

Полозов: Это обсуждение идёт на уровне ведомств. Конкретно — корпорация "Российские железные дороги" и Федеральная службы исполнения наказания обсуждают проект создания трудовых лагерей для постройки Байкало-Амурской магистрали.

И у меня нет никаких сомнений, что после выборов в Государственную Думу, которые состоятся в сентябре этого года, новый её состав незамедлительно примет соответствующую нормативную базу.

Фактически все эти решения спускаются сверху из Кремля — и аппарат только внедряет их в жизнь.

— Учитывая ужесточение режима, насколько страх овладевает российским обществом, кто и чего боится? Может ли это повлиять на протестную деятельность тех, кто готов сопротивляться режиму?

Крыленкова: Сейчас основными факторами, влияющими на общее состояние общества, психологическое состояние активистов и на атмосферу в целом, являются два ареста. Это аресты молодых журналистов из студенческого журнала DOXA, и арест адвоката Ивана Павлова.

Внешне эти два ареста перевели ситуацию с репрессиями не на более тяжёлый уровень, то есть, нельзя сказать, что они как-то сильно жёстче — наоборот, они сильно мягче, поскольку люди уже на свободе.

Нельзя сказать, что они усилили репрессии статистически — мы их даже не заметим, когда будем считать в апреле статистику за прошедший год. Но с точки зрения психологического состояния и атмосферы в целом — это повлияло очень сильно.

Потому что это совсем другая среда, другие люди, это то, что называется "бомба падает совсем рядышком", и это те люди, которых раньше не арестовывали. Да, слишком много арестовывали на митингах, это становилось очень заметно. Но людей, именно сидящих за неоднократные задержания на митингах, были единицы. Это люди, принадлежащие к каким-то политическим группам.

Но чтобы ребята что-то писали, вели канал или СМИ, и их за это арестовывали, предъявляя им уголовную статью — вот такого не было раньше.

Я уже не говорю об арестах адвокатов, давлении на адвокатов. Были административные дела, например, против адвокатов, были обыски у адвокатов (что грубейшее нарушение прав на защиту). Но так, чтобы взяли и арестовали правозащитника, очень известного адвоката — такого раньше тоже не было.

Это, вкупе с разгромом всех штабов Навального по всей стране и угрозой дел по экстремизму на всех участников, конечно, создаёт ощущение постоянной нервозности, ощущение того, что прямо вот завтра за тобой придут.

У нас работает "горячая линия" психологической помощи для активистов, нам туда регулярно звонят и пишут со словами: я уже не могу, сосед начал пылесосить за дверью, а я решила, что мне режут дверь. Или — пришёл курьер, звонок в дверь, — а я уже разве что нижнее бельё не положила в сумку, чтобы ехать.

И вот это состояние, оно даже не в чистом виде связано с реальной угрозой, оно связано просто с тем, что совершенно непредсказуемо и совершенно непонятно, по каким правилам существует это преследование. Мы не понимаем...

Я очень люблю теорию цены — когда ты понимаешь, чего стоит твоё действие. Ты можешь эту цену согласиться платить, а можешь не согласиться. Так, наверное, действовали революционеры или диссиденты — я вышел куда-то на площадь и получил за это свои три года. И готов ли я выйти на площадь и заплатить за это тремя годами — это осознанное решение.

У нас такой возможности нет, мы не знаем правил. Этот механизм — в нём нет цели, и это очень страшно, поэтому мы и не знаем цену — потому что у них нет цели. И в частности, мне кажется, у них нет и цели насаждения страха, нет той централизованной системы, которая могла бы принять это решение. Ну, по крайней мере, я не вижу никаких следов этих решений.

Но наш страх и наша нервозность им выгодны, потому что люди в страхе совершают глупости, много хаотичных движений, а хаотичные движения всегда опасны.