Боремся за Крым: "Неофициальный разговор" с замминистра иностранных дел Эмине Джапаровой

18 мая в Украине отмечается День борьбы за права крымскотатарского народа и чтится память жертв депортации крымских татар.

Депортация началась 18 мая 1944 года в 3 часа утра и продолжалась до начала июня. Официальным основанием для выдворения народа из Крыма стало тайное постановление Госкомитета обороны № 5859 сс "О крымских татарах" от 11 мая 1944 года, в котором крымским татарам предъявлялись претензии в якобы массовой измене и массовом коллаборационизме во время оккупации Крыма гитлеровскими войсками. Первая и самая массовая волна депортации прошла 18-20 мая, когда эшелонами с полуострова вывезли 191 044 крымских татар, из которых 7889 погибли в дороге. Всего же из Крыма вывезли 47 тысяч семей — 228 407 граждан, среди которых также были армяне, болгары, греки и представители иных национальностей. Только в 1989 году депортация была признана недействительной и 260 тысяч крымских татар смогли вернуться в Крым.

С 2014 года, с началом оккупации Россией украинского Крыма, крымские татары снова вынуждены покидать полуостров, теперь как переселенцы и беженцы. На временно оккупированной территории до сих пор продолжаются репрессии крымскотатарского народа, идут обыски, аресты, применяется принудительная депортация.

О памяти и боли целого народа, возращении "скифского золота", дипломатическом языке и словах своего отца в программе "Неофициальный разговор" рассказывает первый заместитель министра иностранных дел Украины Эмине Джапарова.

Эмине Джапарова, 38 лет. Родилась в Крыму. С отличием окончила Институт международных отношений Киевского национального университета им. Тараса Шевченко, политолог-международник и переводчик английского языка. Была участницей программы Госдепартамента США и стажировалась в Секретариате первого заместителя председателя Верховной Рады.

После рождения дочери ушла в журналистику. Работала на крымскотатарском телеканале ATR. Вела несколько авторских программ. Занимала должность первого заместителя министра информационной политики Украины.

Владеет английским, крымскотатарским, турецким и испанским языками. Воспитывает двух дочерей — Иман и Алем-Султан.

Ведущая программы — Карина Самохвалова.

Таких деток уже более 200

Встреча с героиней программы состоялась в стенах Министерства иностранных дел. Здесь на 6 этаже выставляются тематические экспозиции картин, фотографий. Эмине Джапарова рассказала о выставке, посвящённой политическим узникам Кремля и их детям.

"Было представлено более 100 фотографий детей политических узников. Когда мы готовили эту выставку, было 150 деток. Сегодня их уже более 200. Те детки, которые воспитываются без отцов, потому что их отцы — в тюрьмах. Те детки, которым пришлось повзрослеть очень-очень рано. И через их истории, через их лица мы рассказываем истории их отцов. Они говорят всему миру, что их отцы — не террористы", — рассказывает Эмине.

Выставка проходит под слоганом "Верность себе — не преступление". Она о людях, которые остаются верными себе, своим религиозным и политическим убеждениям. Джапарова остановилась на истории 47-летнего Сервера Азикерьяева.

"Мы из лиц его детей составили одно фото. Этот приём, наверное, очень сложно воспринимается визуально, но мы это делали нарочито. Для того, чтобы это привлекло большое внимание. У нас также есть классические фотографии деток. И детки Сервера так или иначе присутствуют здесь", — поясняет Эмине.

Она подчеркнула, что в вопросе освобождения, в вопросе поддержки политзаключённых очень важна публичность.

"Публичность, то, что мы говорим об этих фактах в своих декларациях, заявлениях, — это также является практическим механизмом их поддержки. Потому что если бы этого не было, то количество узников было бы в разы больше, не 130 и более, а это были бы тысячи людей в тюрьмах… Ведь каждый преступник, совершая преступление, точно не хочет, чтобы о его деяниях знали, а тем более, чтобы их все обсуждали. Поэтому ценность наших деклараций, заявлений, она очень большая. Если бы их не было, количество репрессий было бы в разы больше... Вот эта выставка — это тоже об этой публичности", — акцентировала заместитель министра.

Данная выставка была отправлена по всем посольствам Украины в иных странах.

"Думаю, что к 18 мая она будет выставлена практически в каждом из наших посольств. Потом эта выставка будет сопровождать все мероприятия, связанные с Крымом", — сообщила Джапарова.

Фес как язык дипломатии

— Эмине, давайте поговорим о дипломатическом этикете, протоколе и о дипломатическом языке. Большой симпатик Украины Мадлен Олбрайт выражала свои переживания брошами. Когда Саддам Хусейн вторгся в Кувейт — это была брошь со змеёй. Когда были сбиты два самолёта над Флоридой — это была брошь с орлом. Есть у вас такие элементы дипломатического языка?

— Наверное, я свой стиль ещё не выработала. Я предпочитаю высказывать это словами, тем языком, который будет уместен.

Если говорить об элементах гардероба, скорее, к своей изюминке я бы отнесла крымскотатарский головной убор фес, который я часто надеваю на различные мероприятия. Мне кажется, что это часть моей идентичности, моего самосознания, моей принадлежности к своему народу, чем я очень горжусь.

И мне кажется, что это что-то, что также может быть элементом сегодня некой политической манифестации, потому что, к сожалению, мой народ в силу истории не один век угнетается. И 2014 год, оккупация и последствия оккупации снова обратили мой народ в такой сложный процесс, период, когда наши права снова ущемляются, когда нас преследуют по политическим мотивам, когда нас снова называют предателями.

И вот сегодня мне кажется, что фес — это действительно такой элемент политической манифестации, и я предпочитаю надевать фес на важные мероприятия, в том числе и во время моих выступлений в рамках ООН.

Дипломатический мир предусматривает элементы национальной одежды, и к этому никто не относится как к чему-то ненормальному. То есть я себя не чувствую экзотической птицей.

Моё выступление в ООН касалось крымскотатарского народа, и поэтому фес был неотъемлемым элементом моей речи.

Речь длилась всего 3 минуты. Но это выступление мне запомнилось ещё тем, что был некий батл с представителем РФ. Господин Баринов, который является ветераном Чеченских войн, который сегодня представляет интересы национальных меньшинств в РФ, — он выступал после меня. Я так думаю, что это было умышленно сделано — он отбивал те тезисы, которые говорила я.

И потом, после своего выступления, он нарочито прошёл мимо того места, где сидела наша делегация и, улыбаясь, сказал: "Приезжайте к нам в гости, в Крым", зная прекрасно о том, что я из Крыма, что я являюсь представителем коренного крымскотатарского народа, что это моя родина, и что мне совершенно не нужно его приглашение. Мой ответ был такой: "Как только деоккупируете Крым, пренепременно приедем". И он тогда сказал, что этого никогда не случится. Я сказала, что это обязательно случится. И на этом наш диалог с ним закончился.

"Они выстрадали это право — жить в Крыму"

— Нашу программу будут смотреть простые люди в Крыму и на Донбассе. Мы выходим на неподконтрольных территориях. У нас есть постоянная связь со зрителями, и они видят, что Украина борется, что Украина говорит. Но часто мы слышим также укор, что Украина только говорит. Возможно, от нас ожидают каких-то более решительных действий?

— Я во много понимаю и разделяю эту боль. Наверное, ключевое чувство наших граждан на оккупированных территориях — это отчаяние, и некое ощущение того, что эту действительность не поменять. И от этого — ощущение бездействия.

Однако скажу, что в мировых процессах не всё так быстро, как мы бы хотели. Нет этой волшебной палочки, которой мы бы взмахнули, и завтра сразу всё поменяется. Нет. Это процесс. Это путь. Это долгий путь.

И на этом пути нужно иметь ресурс: и человеческий, и финансовый, и военный. Мы говорим об очень сложном процессе становления украинской нации, как таковой, и нашей борьбы за территории. Мировая история знает много таких кейсов, но наша история 2014 года во многом уникальна. Мы имеем дело с РФ — страной, которая цинично называла себя братским народом и продолжает это делать. При этом продолжает рассказывать, что на Донбассе у нас "гражданская война", и продолжает рассказывать, что в Крыму "самоопределение", что люди сами захотели присоединиться к "родной гавани". Но при этом абсолютно умалчивается факт того, что вначале были российские войска на территории Крыма — очень цинично, без идентификационных обозначений и маркировки, кто они такие…

— "Зелёные человечки"…

— Да. Вот появились такие люди, какая-то "самооборона" быстро организовалась, откуда-то и оружие появилось.

— А что вы тогда делали?

— Я на тот момент была журналистом. Я тогда объездила весь Крым вдоль и поперёк, и помню, как на моих глазах происходила оккупация.

Я понимала чётко, что это российские военные. Местные тоже понимали это и по речи, и по многим разным субъективным факторам. Плюс российские СМИ. Очень много российских журналистов приехало тогда в Крым. И помню этот "референдум", когда автобусы с одними и теми же людьми возили по разным локациям, и они "голосовали" таким образом, имитируя присутствие людей. И мой коллега Шевкет Наматуллаев, который работал на телеканале ATR, не имея прописки в Симферополе, получил возможность как будто бы сделать свой выбор. Он, конечно, не воспользовался ею, но семь раз он смог получить "документ" для так называемого "своего выбора" — человек, который не имел местную прописку. Это было прямо доказательство того, что процессуально никаких норм не было соблюдено. Что всё это было таким фейком.

— Люди боялись и шли?

— Кто как. Один мой знакомый, который имеет высшее образование, живёт в Крыму, семья у него достаточно проукраинская, он сам медик, в преддверии "референдума" говорил: "Слава Украине!". А потом в день "референдума" — пошёл на участок. Сложно, конечно, сказать — голосовал ли он там или нет. Но сам факт того, что он пошёл, скорее, был вызван тем, что он не хотел, но это было связано с его страхом, или ещё с чем-то. И таких людей очень много. Это тоже очень важно понимать.

И плюс, если мы говорим о "референдуме", ключевое — были российские войска. Это как когда невесту спрашивают: "Любишь ли ты меня?", а при этом за спиной на невесту направлен пистолет, то сложно сказать "нет".

Но много историй, которые рассказывают и о гражданском сопротивлении, и о том, что на самом деле многие люди ждут борьбы от Украины, ждут Украину — их очень много. И это то, на чём мы тоже акцентируем внимание и в наших переговорах, и в нашей ежедневной работе дипломатов.

— Что происходило на тот момент с вашей семьёй?

— Я родом из Керчи, но на тот момент я жила со своей семьёй в Симферополе. Чуть позже, после всех этих "референдумов", на уровне моей семьи было принято решение, что мы уедем. Потому что я не могла бы себе представить жизни в этой условно "российской действительности". Когда вводили рубли, мне настолько было дико вообще. Я даже не чувствовала этих денег, мне даже было сложно к ним прикасаться.

Непринятие, невозможность смириться с этой действительностью. Желание бороться с этим. Желание восстановить справедливость. Такие стремления были у многих обычных людей.

— Почему кто-то может смириться и продолжать жить, а кто-то уезжает?

— Когда я говорила со своими родителями, спросила: "Как вы смотрите на то, что мы уедем? Может быть, вы тоже с нами переедете?". А отец мне сказал: "Дочь, для нас с мамой вопрос переезда не стоит, потому что мы за свою родину уже заплатили очень высокую цену".

И мне кажется, что это касается всего моего народа. После депортации крымские татары были лишены возможности жить в Крыму. И эта мечта вернуться в Крым — она касается каждого крымского татарина. То есть это что-то врождённое.

Мои родители вернулись в Крым в возрасте 30 лет, это как мне сейчас. Они возвращались, у них было два чемодана, и 3-летняя я на руках. Люди, которые имели в паспорте национальность крымский татарин, а это была национальность нон грата. С этой национальностью невозможно было устроиться на работу, арендовать квартиру. Когда спецслужбы узнавали в Крыму, что арендуют квартиру крымские татары, то заставляли хозяев выгонять, например, моих родителей.

Со временем родители смогли купить свою небольшую времянку на две комнатушечки. Но до этого они поменяли несколько квартир. И, конечно, они выстрадали это право жить в Крыму.

— 18 мая. Что для вас означает эта дата?

— Это дата, которая несёт некую память, причём память боли, память потери, память утрат. Дата, вокруг которой живёт, наверное, каждая крымскотатарская семья.

Как проходило 18 мая в Крыму до оккупации? Это был такой коллективный, знаете, способ сублимации этой боли, когда тысячи крымских татар из разных уголков Крыма приходили на центральную площадь Симферополя. Мы читали молитву. Проходил митинг, выступали лидеры нашего народа. И вот в этом таком, знаете, коллективном действии, в коллективной молитве мы говорили о своей боли и помогали друг другу, наверное, эту боль разделять. Вот разделяя эту боль, можно было с этим жить.

Сразу после оккупации это действие было запрещено. И сегодня люди проводят молебны у себя дома. Вспоминают о тех, кого мы потеряли во время депортации, а каждая семья имеет эти потери.

Я помню, когда была ещё ребёнком, мы пешком шли от Керчи до Симферополя — это 200 км. И вот 200 км пеший ход — сотни человек с крымскотатарскими флагами, и мы шли на симферопольскую площадь.

И для меня эта дата очень важна в силу истории моей семьи. Мой дедушка был в национальном движении, отец — в национальном движении. Поэтому, конечно, каждый год мы принимали участие в этом митинге в разных формах. Уже когда я вышла замуж, у меня родилась дочь, мы стали водить её на эти митинги.

Секреты "Крымской платформы"

— Саммит "Крымской платформы", который состоится 23 августа. Сколько стран уже подтвердили желание приехать?

— Мы решили, что не будем эту информацию делать публичной. Потому что мы уже видим циничное заявление Российской Федерации о том, что это угроза её территориальной целостности. Сначала происходит оккупация нашей территории, а теперь нам рассказывают, что это угроза их территориальной целостности.

Но у нас есть уже целый ряд подтверждений. Для нас ключевое, чтобы это было присутствие на наивысшем уровне, то есть это лидеры, это первые лица государств. Есть ряд подтверждений. Например, председатель Европейского Совета Шарль Мишель сказал о своём визите, о том, что он приедет на саммит. Но все остальные подтверждения мы пока предпочитаем держать в секрете. Конечно, эта информация будет обнародована чуть ближе к периоду саммита.

Во время и после саммита будет принят заключительный документ — хартия, декларация, мы сейчас как раз работаем нам текстом этого документа. Это очень кропотливая работа.

— Я правильно понимаю, что каждое слово, каждая запятая здесь важна? Почему?

— Потому что под каждым словом, под каждой запятой подписываются страны. Это становится не просто позицией Украины, это становится позицией этих стран. И, конечно, страны очень внимательны к этим словам, потому что они несут в себе природу их политики, несут в себе обязательства. Поэтому внимание к нему очень высокое.

Дело о "скифском золоте"

— Как мы юридически на мировом уровне доказываем вот такую гибридную агрессию России?

— Сегодня Украиной по всем возможным арбитражам уже начаты процессы против РФ. Это UNCLOS по Конвенции ООН по морскому праву, и Международный суд ООН по двум конвенциям — по расовой дискриминации (касается Крыма, — ред.) и по финансированию терроризма (касается Донбасса, — ред.), и иным.

Например, тяжба по поводу возвращения "скифского золота" — тоже площадка, где как на лакмусовой бумаге можно увидеть очень многие гибридные процессы. В 2014 году в частном музее Амстердама выставлялись экспонаты пяти украинских музеев (четырёх крымских и одного киевского музея). И когда произошла оккупация, крымские музеи потребовали эти экспонаты вернуть в оккупированный Крым. Украина сказала: нет, эти экспонаты принадлежат государству Украина.

И сегодня в этом судебном процессе три стороны: крымские музеи, музей Алана Питерсона (Нидерланды) и Украина. Процесс затягивается Российской Федерацией — хотя она официально не присутствует там, она ведёт линию крымских музеев, оплачивая очень дорогих адвокатов. В 2016 году решение суда первой инстанции в Амстердаме — артефакты должны вернуться в Украину. Крымские музеи подают апелляцию. Апелляцию рассматривают.

Было промежуточное решение по апелляции, что нужно предоставить дополнительную информацию. Мол, международная конвенция ЮНЕСКО 1970 года, на которую мы ссылаемся, она якобы не актуальна в кейсе этого спора. Конечно, это промежуточное решение вызвало очень большое удивление у наших юридических консультантов и советников. Когда мы стали разбираться, то выяснили: в составе Палаты судей по рассмотрению этого дела был судья Аранья. Это человек, который когда-то в качестве адвоката представлял интересы российской компании "Юкас", более того, он тогда это делал вместе с теми адвокатами, которые сегодня защищают интересы крымских музеев. Конечно, наша страна заявила о конфликте интересов.

И в результате нескольких процессов судья был отведён. Сейчас другой судья, и вот мы вернулись к рассмотрению дела по сути в апелляции. Решения мы ждём к концу лета, к концу августа этого года.

Дипломатия и самоидентификация

— Вы в детстве мечтали быть послом, именно первым послом — крымской татаркой?

— В детстве я мечтала быть хирургом, как мой отец. Но где-то в классе 10-м мне папа сказал фразу, которая меня где-то обидела: "Ты понимаешь, у нас крымскотатарское общество — консервативно во многом". То есть мы воспитываемся так, что женщина в первую очередь должна реализоваться как мама, как жена, а уж потом всё остальное.

И конечно, я не была исключением. Я воспитывалась в том духе, что женщина — это в первую очередь мама и жена. И мне отец говорит: "Ты должна выбрать для себя: либо ты хороший хирург, либо ты хорошая жена". Дескать, это не совместимые два явления.

Я тогда очень задумалась над этим. Где-то даже оскорбилась внутренне. Но буквально через короткое время произошёл эпизод, который изменил моё желание профессиональной реализации. Если бы это не произошло, думаю, что я бы со своим характером отстояла право на получение профессии хирурга.

Это был урок химии, мой одноклассник Юра Зикратый, он поступал на философский факультет Киевского университета имени Т. Шевченко, и на столе у него лежал справочник для абитуриента. Я беру этот справочник и первая страница, которую я открываю, — Институт международных отношений. Мне сложно объяснить этот процесс, но буквально в одну секунду я поняла, куда я хочу поступать.

Мой отец был в шоке. Он сказал: "Что ты себе думаешь? Как ты вообще собираешься поступать в вуз, в который самый большой конкурс в стране? Мы обычные медики, у нас нет никаких связей. Киев. Нет никаких родственников". Для родителей было целым решением меня отправить в Киев, где нет никого из близких.

Не буду уже в детали вдаваться, но факт, что я поступила в этот институт. И за 5,5 лет обучения у меня не было ни одной четвёрки.

— На скольких языках вы можете общаться свободно?

— Я росла, наверное, в трилингвальной семье. До 4-5 лет я вообще не знала никакого другого языка кроме крымскотатарского. Когда пошла в детский сад, в школу, понятно, — это русский язык в то время. Плюс потом в школе я начинала учить украинский язык. Это делала с большим удовольствием и часто старалась просто разговаривать на украинском языке.

Единственное — дома мы могли общаться только на крымскотатарском языке, таково было требование отца. Если бы не такое правило папы, я бы родного языка не знала, ведь в школе не было крымскотатарского языка.

Поэтому в детстве я росла с тремя языками. Плюс в школе начала учить английский язык. Турецкий язык знаю. В университете учила испанский, и очень недурно на нём говорила, хотя сейчас из-за отсутствия практики, конечно, сложно на нём изъясняться. Сейчас я пытаюсь подтянуть свой турецкий язык и учу французский.