Россияне, совесть и протест: интервью с основателем Telegram-канала "Супер" российским журналистом Романом Супером

Роман Супер — 37-летний российский журналист, документалист, блогер. В 2013 году признан клубом телекритиков "ТЭФИ" лучшим репортером России. В этом же году стал лучшим журналистом РФ по версии журнала "Сноб".

После полномасштабного вторжения России в Украину создал Telegram-канал "Супер", в котором публикует антивоенные письма, граффити, видео и фото, полученные преимущественно от соотечественников. Из соображений безопасности семьи принял решение покинуть Россию.

Роман Супер дал широкое интервью телеканалам "Дом" и UA.

Ведущий — Сакен Аймурзаев

— Ты уехал из России. Насколько я понимаю, ты сейчас в Латвии. У тебя есть какая-то постоянная работа — как режиссера, как журналиста?

— Работы в классическом понимании у меня нет последние 6-7 лет. Я не хожу ни в офис, ни в редакцию, я снимал кино и работал на себя. Было много заказов коммерческих и художественно-документальных, творческих. Потом все это прекратилось одним днем буквально. И работы не стало, и денег.

Вот и тогда я вернулся на информационную стезю. Создал Telegram-канал "Супер", начал каждый день много писать, принимать много сообщений, верифицировать их и превращать в полноценный канал.

— Telegram — это потому что в России закрыли Facebook?

— Безусловно. А вообще я до 24 февраля не очень понимал, что такое Telegram. Переписывался с друзьями по-пенсионерски в WhatsApp, а вся публицистика приходилась на Facebook. Этого для меня было достаточно.

А потом в России Facebook, как и Instagram, был признан террористической организацией, и все прыгнули в Telegram. Все побежали, и я побежал. Вот только поэтому.

— Как быстро наладилась обратная связь с Telegram-подписчиками? Потому что уникальность твоего канала в этом, что люди тебе пишут.

— Как только я осмелился оставить свой личный адрес в Telegram. Это не бот, это мой личный адрес. Нет никакого помощника, нет никакого редактора, нет никакого фильтра, который отделял бы эти десятки-десятки тысяч людей от меня.

Я опубликовал адрес, и через 10 секунд был завален 10 тысячами сообщений. И тогда я понял, что сейчас очень важно говорить, выпускать из себя свою эмоцию.

Потому что сейчас война рутинизировалась в огромной степени — люди привыкают к ужасу.

В первый месяц, конечно, всем хотелось лезть на стену. И вот люди полезли на стену ко мне. Почему так произошло, я не знаю. Наверное, потому что у меня все в порядке с репутацией. И многие люди мне доверяют.

Сначала мне писали журналисты, люди, которые меня знают лично. Они стали рассказывать, как сложно сейчас им работать в медиа в России. Люди были просто в колоссальном стрессе, и мне об этом тоже начали писать.

— А что пишут эти журналиты?

— Они говорят: Рома, ужас, нас собирают на летучках и говорят, что все мальчики поедут на восток Украины делать сюжеты. Мы не хотим ехать на восток Украины, делать об этом сюжеты, потому что у нас через одного родственники в Украине живут.

И вообще нас с этой страной очень много связывает, всех русских людей с Украиной очень многое связывает, и в основном хорошее — родственники, друзья…

И это вообще катастрофа личностная. Сейчас ехать туда и делать неправдивые преступные сюжеты — это предательство своих друзей, с которыми борщи на кухне мы все ели.

И вот люди об этом стали писать. До определенного времени так и продолжалось. А потом на некоторых государственных телеканалах активизировались внутренние службы безопасности. Вызывали вот редакторов эфиров, просто брали телефоны и искали в контактах фамилию Супер. Пытаясь найти, так сказать, "крыс" в рядах госпропаганды.

— И людей увольняли?

— Нет. Люди же не дураки. Я знаю случаи, когда эти редакторы отказывались отдавать телефоны, потому что это абсолютный беспредел — кадровую политику определяет не служба безопасности, а телефоны являются личной собственностью.

Потом начали писать не только журналисты, но и врачи, учителя, айтишники, и даже сотрудники МВД писали, сотрудники разных государственных организаций. Писали с теми же эмоциями и мыслями, что типа жизнь в некотором смысле закончилась и для нас. Мы претерпеваем колоссальное давление от начальства, колоссальные эмоциональные испытания, потому что мы все это не поддерживаем, и это ужас. А еще один ужас — что мы не можем громко и публично об этом сказать. Потому что могут быть последствия.

То есть это такая ловушка и капкан с двух сторон. Мы в ужасе от этой войны. Но и в не меньшем ужасе от того, что мы не можем это выразить. Это прямо какая-то огромная серая туча над огромной серой страной.

— Военные люди тебе пишут? Или семьи военных?

— Которые с оружием ходят и убивают людей — нет, такие люди, конечно, не писали. Я не уверен, что эти люди вообще писать умеют, честно говоря. Потому что, судя по тому, кого отправляют на эту войну…

Но мне пишут те же айтишники, которые занимаются оборонкой, какими-то госзаказами. Писал как-то парень, который для ракетного завода софты писал.

И он удивлялся, что война длится долгое время, потому что он знал положение дел в армии изнутри — оно и до войны не лучшим было, а теперь так уж вообще.

Но мне прислал письмо корреспондент ВГТРК (Всероссийская государственная телевизионная и радиовещательная компания, — ред.). Он ездил снимать сюжеты на Донбасс. Он явно подвержен собственной государственной пропаганді: что "8 лет на востоке Украины притеснялись права русскоязычного населения", что "если бы мы первыми не напали, то еще хуже было бы" и все такое.

Но при этом он абсолютно адекватно пишет о последствиях этой войны для России. То есть корреспондент, который лоялен войне, клепает сюжеты для ВГТРК, тоже понимает, что для России это настоящая катастрофа — и политическая, и экономическая, и культурная.

И больше всего его напугала — фашизация российского общества.

Как я сравнивал эту  букву Z с полусвастикой. Осталось чуть-чуть дорисовать и будет то, чем нас всех пугают тоже много лет.

— А многие уволились с государственного телевидения?

— Большинство остается, надеясь, что этот кошмар побыстрее закончится, и все вернутся к своим как бы безобидным северокорейским сюжетам о встрече Путина в Иране на высшем уровне. И просто война уйдет из повестки, и будет не так сложно засыпать по ночам.

Трагедия всех этих людей заключается в том, что в России за последние 20 лет система работает так, что ты, работая на пропаганду, не можешь работать больше нигде. Потому что ничего другого больше не осталось. Медиарынка нет.

Ни о моде, ни об одежде, ни о еде, ни о хорошеющей Москве они тоже не могут делать репортажи, потому что СМИ этих нет, все закрыли.

А на западные каналы на русском языке типа Deutsche Welle или "Радио Свобода" этих людей никогда не возьмут, даже если убеждения внутренние совпадают с этими медиа.

И остается либо уходить кардинально в иную сферу (а в сегодняшней России при общей безработице это сложно). Либо тихонечко переждать и делать свои сюжеты, подвергаться унижениям со стороны собственной совести. И большинство людей выбирают самый простой путь.

А что касается людей, которые уволились — их было несколько сотен. Для понимания, на одном "Первом канале" работают несколько тысяч. Поэтому уволились самые чувствительные.

— Читая твой канал, эмоции людей, задам простой вопрос из Украины: если вам, россиянам, так больно, что же вы ничего не делаете, почему не выходите на улицы?

— Есть разница между "ничего не делаете" и "не выходите на улицу". Неучастие во зле — это действие, и это "не ничего не делать". Это раз.

Да, действительно, люди не выходят на улицу по одной простой причине. У нас у всех жива генетическая память, и нам необязательно для этого в 1937 год прыгать. Мы можем прыгнуть для этого в прошлую неделю, когда человека, который назвал войну "войной" посадили в тюрьму на 7 лет. Человек, который выходит на улицу с транспарантом и говорит: "Прекратите обслуживать войну", с вероятностью 99% тоже сядет в тюрьму на 7 лет.

Украинские ребята могут парировать: "Всех не пересажают". А, по-моему, — пересажают.

— Тогда что получается, только ждать?

— Я думаю, что да. Можно посмотреть на другую соседнюю страну — Беларусь, и увидеть, что получится.

— А тебе из Украины пишут?

— Пишут. Например, за эти 5 месяцев два проклятия пришло из Украины. Это была прямо агрессия типа: вы все рабы, вы можете только граффити на стенах за мир рисовать, но вообще-то вы недолюди. Вот такое было, но два раза всего.

Остальные украинцы, пишут, что мы читаем тебя, чтобы окончательно не впасть в это состояние абсолютного зла, абсолютной злости.

Чтобы понимать, что не все немцы, жившие в Германии во время Второй мировой войны, были фашистами и нацистами, что не все немцы хотели сжигать евреев в печах. Вот такие вещи пишут, довольно страшные.

— Граффити — это отдельный пласт твоего Telegram-канала. Ты публикуешь их каждый день. Как я понимаю, люди по всей России рисуют антивоенные надписи, граффити и фото присылают тебе. Откуда больше всего присылают?

— Больше всего граффити антивоенных приходит из Петербурга. Чуть меньше из Москвы. А дальше — вся страна, от Калининграда до Териберки.

Все поверхности, до которых дотягивается рука человека, если эти места не снимают камеры наблюдений, покрыты яркими антивоенными посланиями. Уже тысяча фотографий. Очень много. И они не заканчиваются.

Вот сейчас, пока с тобой разговариваю, 14 сообщений за 32 минуты. И в каждом сообщении 3-7 фотографий.

Эти фото — это тоже протест. Государственные люди заставляют везде лепить эту полусвастику Z — на машину, на детский учебник, на пенал, на велосипед… А эти граффити — это ответ им. Это ответ на их цифру, что типа 89% россиян поддерживают войну.

Вы ходите по улицам, оторвитесь от телефона, посмотрите по сторонам. Много в потоке машин вы увидите букв Z? Единицы! А антивоенных надписей много, это один из способов, который позволяет людям выразить свое мнение. И вот другие люди идут по улице, видят, снимают и присылают мне такие фото.

— Но даже когда ты смотришь на эти граффити, меня иногда удивляет, насколько российское общество изнасиловано режимом. Что даже в такой форме протеста чувствуется, как они сдержаны, как они пытаются нейтрально написать "Нет войне", или Fuck the war. То есть что напрямую не касается Путина, что не содержит в себе украинской символики, потому что это уже преступление сейчас в России. То есть даже смелые люди в России сегодня все равно сдержаны.

— У тебя есть ровно три секунды для того, чтобы что-то написать, чтобы тебя никто не заметил, и не настучал. Ты не уверен, что тебя не снимают камеры в тот момент… Поэтому  я не нахожу в себе моральных сил обвинять в этом людей.

А в целом, да — люди абсолютно запуганы. Запуганы и изнасилованы.

— В дальнейшем ты как сценарист, как режиссер что-то планируешь делать с этим невероятным потоком писем, с этой энциклопедией российского человека?

— Я очень хотел бы это все под обложку засунуть и сделать книгу из этого. Уже есть такие предложения от двух издательств, к сожалению, не российских. Поэтому как сделать книгу — мне уже понятно.

А что касается кино… Кинопроизводство — это долго, дорого и тяжело. Вот прямо сейчас у меня таких возможностей нет. Но ко мне обращаются документалисты, которые такую возможность находят, и они у меня спрашивают контакты людей, истории которых им больше всего понравились. Если люди разрешают дать свои контакты, я ими делюсь.

Если кто-то еще найдет какую-то прикладную пользу в этом Telegram-канале — художники, режиссеры, сценаристы… — ребята, пишите, я вас со всеми сведу.

— У тебя дочь и сын. Как ты детям объяснишь, особенно сыну, он старше, что происходит?

— Ему ничего не надо объяснять уже. Он родился в семье журналиста, он с первых дней своей жизни слушал "Эхо Москвы" каждый день за завтраком на кухне, он знаком со всеми крутыми телевизионными журналистами, потому что они мои товарищи и друзья, и они приходили к нам в гости. Ему ничего не надо объяснять уже.

Он в абсолютном шоке от того, что в XXI веке президент страны, которая когда-то очень сильно пострадала от фашизма, сам оказался фашистом.