100 дней во главе Минреинтеграции: большое интервью с министром Ириной Верещук

Вице-премьер-министр — министр по вопросам реинтеграции временно оккупированных территорий Ирина Верещук в программе "Неофициальный разговор" телеканала "Дом" рассказала о сплоченности команды Минреинтеграции, человекоцентризме в работе, помощи переселенцам и шагах по деоккупации Донбасса и Крыма.

— 100 дней — это уже более трех месяцев. Я понимаю, что вы вступили в должность в довольно сложные времена. Сколько времени вы проводите в своем кабинете?

— Много, почти целый день — с утра до вечера. Я впервые вошла сюда еще в 2019 году, когда меня назначили представителем Кабинета министров в парламенте. Во второй раз я вошла в этот кабинет, когда стала министром и вице-премьер-министром. То есть это уже мой, так сказать, второй заход.

— Это намеренно?

— Нет. Это, наверное, случайность. Просто этот кабинет ближе к премьеру, и это очень, так сказать, выгодно и удобно.

Кабинет большой, комфортный. Здесь помещается немало людей, иногда, случалось, и 30. Вот когда молодежь приезжает ко мне, особенно из Донецкой и Луганской областей, я люблю с ними общаться, они такие молодые, активные, и очень-очень, как говорится, жаждущие. Они хотят поддержки, хотят внимания, и я, как могу и чем могу, в меру своего сердца, в меру своего времени помогаю им.

— Можно ли сказать, что этот кабинет "украл" вас у семьи, у близких?

— Нельзя сказать, что только этот кабинет. Политика — это дело моей жизни, которым я занимаюсь профессионально, которым я живу. И потому семья вынуждена была в какой-то момент принять меня такой, как я есть. И у нас нет никаких полемик, дискуссий по этому поводу. Иначе я не могу.

У меня много социальной энергии, я хочу ее отдавать людям, а политика — это именно та плоскость, где можно это делать во всех ее проявлениях. И именно поэтому я надеюсь, что всё то, что я делаю, поможет людям, — в этом случае тем, кто больше всего пострадал от вооруженной агрессии Российской Федерации.

— Распространялись слухи, что вы будете именно министром обороны, но сложилось иначе.

— Я говорила тогда и говорю сейчас: я восприму как приказ любое решение президента и премьера. В этом случае премьер предлагал, также [председатель парламентской фракции "Слуга народа"] Давид Арахамия, это было решение и президента. То есть это такое консолидированное решение. И я действительно это восприняла как руководство к действию.

Не было никаких положительных или отрицательных эмоций. Но сфера, которой я сейчас занимаюсь, все-таки принадлежит безопасности и обороне, потому что я была в комитете Верховной Рады по вопросам обороны, я поняла всё, что происходит, в том числе на тех территориях. Поэтому для меня это не было чем-то новым.

Однако даже за эти 100 дней я для себя открыла много интересного и неожиданного. К примеру, приоритеты. Я их изменила, как министр.

Я изменила приоритеты, потому что думаю, что мы должны меньше заниматься написанием стратегии, мы должны заниматься реализацией, конкретными шагами, маленькими, но ежедневными результатами.

Чтобы люди видели и понимали, куда мы двигаемся, что делает министерство, и в частности я как его руководительница. Что наши шаги нужны людям, и они помогают им жить. Я уж даже не говорю — развиваться. А жить, выживать, что сегодня очень необходимо.

— А какие из этих шагов должны быть самыми первыми?

— Сначала, как каждый руководитель, я смотрела, каков коллектив. Здесь для меня была приятная неожиданность: молодые, мотивированные, энергичные. Я всегда говорю: нужно быть компетентным, нужно иметь энергию, которую ты готов отдавать работе, и работать для людей.

И в этом случае я была приятно удивлена: коллектив живой, работает, много внутренне перемещенных лиц из тех частей Донецкой и Луганской областей, или из Крыма. Вот у нас есть заместитель Снавер Сейтхалилев, он крымский татарин. У нас есть иные работники на руководящих должностях, которые являются внутренне перемещенными лицами. Им это лично болит. И тут я понимаю, что я могу быть спокойна, они точно это будут делать с сердцем и со всей отдачей.

Следующий мой вопрос был — это действительно изменение приоритетов. Я очень хотела, чтобы наша гуманитарная политика была человекоцентричной, настолько приближенной к людям, настолько понятной людям, чтобы люди понимали, что о них заботятся, и они не одни. И, думаю, нам уже в первые 100 дней это немного удалось.

— 8 лет идет война. Вы 100 дней в должности. К вам уже говорили, что нужно быть ориентированным на людей. Как именно вы это реализуете, в каких действиях?

— Чтобы понять, что именно и как именно, нужно ехать туда, разговаривать с людьми, видеть своими глазами, чувствовать и слышать своими ушами, что происходит. Как говорится, ловить те вибрации, которые нужны для того, чтобы принимать правильные управленческие решения.

Я первые свои поездки совершила дважды на Донетчину, четыре раза — на Луганщину, и на Херсонщину — один раз. Что я подразумеваю под человекоцентричностью. Вот я поехала, например, в Станицу Луганскую, приехала, поработала с людьми в облгосадминистрации, поработала с педагогами, с молодежью, а потом поехала на КПВВ, чтобы увидеть, как это всё происходит, так сказать, своими глазами.

Я увидела там людей, стоящих в очередях. Это была зима, декабрь. Я увидела, как одна женщина плачет — конечно, я не могла смотреть, так сказать, без участия, я подошла и спросила: а что с вами, почему вы плачете? Оказалось, что есть приложение "Дій вдома" — это обязательная форма, которая должна помогать пересечь КПВВ, ее нужно было загружать на смартфон, которого, возможно, нет у многих, люди не могут себе позволить его приобрести. Кроме того, нужна SIM-карта украинского мобильного оператора — и так далее.

Это, как потом я выяснила, приводило к коррупционным злоупотреблениям, находились люди, которые помогали, а находились люди, которые использовали безысходность людей, стоящих в очередях. Да, мы тогда договорились, и женщину пропустили, то есть мы всё сделали для того, чтобы она успела на поезд, она очень переживала, что она не успеет.

А я вернулась в Киев, и сразу пошла к премьеру, к президенту, и рассказала, как это всё происходит на месте, что такое "Дій вдома", и как тяжело людям с этим приложением. Посмотрела статистику, увидела, что только 0,18% через приложение "Дій вдома" было обнаружено положительных COVID-тестов. То есть фактически мы тысячам людей сделали хуже, и лишь нескольким людям помогли понять, что у них COVID-19. Ну это точно не релевантно. И мои доводы сработали. И я благодарю и президента, и премьера, которые сразу откликнулись.

И у меня это отняло трое суток. В течение трех суток было сделано постановление [Кабинета министров], и с 31 декабря [2021 года] обязательность установления приложения "Дій вдома" отменили.

А потом я снова уезжаю, и снова решаю какие-то проблемные вопросы, и так — каждый раз. Например, поехала в Херсонскую область на КПВВ "Чонгар" и "Каланчак", это крымское направление. Мало того, что один из КПВВ не был нам передан на баланс, так еще и оказалось, что от КПВВ к "нулю" люди идут пешком. А это более полутора километров. И я видела там своими глазами, как идут женщины с детьми — ну а для меня, как для мамы, это, конечно, что-то невероятное — под дождем, под снегом они несут этих детей, сумки. Это было 23 ноября. И я сказала: так, дайте мне три месяца, и 23 февраля мы уже откроем бесплатные перевозки, вы не будете ходить пешком, а от КПВВ до "нуля" будут возить шаттлы. Но мы с этим справились раньше, и 15 февраля открыли бесплатные перевозки. И я вижу этих людей, я знаю, что им легче хотя бы немного, но сердце радуется.

— Не все жители оккупированных территорий хорошо относятся к министерству и украинским властям. Вы почувствовали это на себе, когда впервые приехали на территории, близкие к оккупированным?

— Нет. Я была очень удивлена ​​такой, знаете ли, стойкостью, таким спокойствием. Мне казалось, что люди будут агрессивны, что будут претензии выражать. К примеру, я была в Луганской области и встречалась с людьми, которые пострадали уже дважды. Впервые они потеряли свои дома, когда убегали от войны, убегали от огня и оружия, переехали на подконтрольную часть Луганщины. Но летом произошли масштабные пожары, уничтожившие их имущество. Вот представьте себе, пришли эти люди, и, конечно, это слезы, это всё, что связано с этой бедой, которая их постигла, но насколько они добры, насколько они такие, знаете, уже спокойные. "Вы нам немного помогите, а остальное мы сами". "Вот нам дайте компенсацию, чтобы мы хотя бы купили себе некоторое имущество, а остальное — мы уже громадой сложимся".

Если сказать одним словом, я в восторге от людей и их стойкости. Чтобы иметь столько за плечами, столько беды, скитаний и горя, и быть такими стойкими, взвешенными.

Вот сейчас вопрос: а как люди себя ведут, когда такая угроза, информационные атаки, которые мы читаем, видим, вот-вот война, а что будет, а как будет? Вы поезжайте туда. Там спокойнее, чем здесь, в Киеве. Здесь больше волнений, чем там. И я думаю, что мы должны об этом говорить. Что мы должны помогать людям, которые пострадали, приехали, убегая от войны, в наши общины во Львовской, Тернопольской, Херсонской или других областях. Мы должны их воспринимать как обычных членов громады, обладающих всеми правами, гарантированными Конституцией Украины. И тогда вот такая, знаете, стереотипность в понимании, кто для нас внутренне перемещенные лица, будет стираться.

А это и есть моя работа. Вот мне на день рождения подарили символ Донецка.

Также я собираю сов. В моей коллекции есть, например, голубоглазая совка — это работа нашего внутренне перемещенного лица Галины, которая живет в Харькове на территории модульного городка. Он, к сожалению, сейчас в очень ужасном состоянии. Я туда приехала, потому что хотела сама увидеть. И вот она мне подарила, за что я ей очень благодарна. Передаю приветствие. Пообещав, что именно в этом году мы приступим к реконструкции этого модульного городка.

— Есть определенная дискриминация относительно этих людей?

— Что я имею в виду. Например, я узнала о таком (ранее я действительно не знала об этом). Вот внутренне перемещенные лица и их дети проживают в сельской местности, ходят в одну школу с остальными местными детьми. Так дети из сельской местности, которые там родились, имеют право на сельский коэффициент при поступлении [в учебные заведения], а дети ВПЛ — не имеют. Я об этом узнала на Донбассе во время одного круглого стола. Приехала в Киев и спрашиваю: а почему так получилось? Чем ребенок, который проживает там из-за обстоятельств, который ходят в ту же школу, и в реестрах он есть, и есть справка ВПЛ, чем он отличается от родившегося там ребенка, но также является украинским гражданином, как и остальные? Не нашлось в Министерстве образования аргументов, чтобы объяснить, почему так.

И вот уже есть приказ, сейчас проходящий юстицию. Я надеюсь, когда люди увидят и услышат нас в этом интервью, уже будет заюстирован. И в этой вступительной кампании дети из семей ВПЛ будут иметь равные права с детьми из других семей.

— Относительно наших молодых людей, которые приезжают с оккупированных территорий и хотят поступить в украинские вузы, уже не первый год ведутся дискуссии.

— Я говорю так — если мы хотим реинтеграцию завтра, мы должны заниматься молодежью сегодня.

Молодежь — это (я даже буду утилитарно говорить) рабочие руки, это семья, это уплата налогов. Это то, что нужно государству.

Если мы видим, как уезжает наша молодежь за границу в Польшу, в другие государства. Они едут туда учиться и, поверьте, 90% из них останутся там.

Неужели мы не должны дать шанс тем молодым людям из Донецка, Луганска или Крыма, понимая, что это и есть наши граждане? Не искажая о них какое-либо представление. Понимая ясно, что они хотят сюда приехать, и исходя из презумпции невиновности.

Напротив, дать им шанс и дать им выбор, дать им эти возможности, эти каналы коммуникации, которые позволят им поступить [в украинские вузы]. Например, образовательные центры "Крым-Украина" и "Донбасс-Украина", которые предоставляют такие возможности. У нас действуют подготовительные курсы, наше министерство разработало программу по их финансированию. Еще один позитив и достижения этих 100 дней — для слушателей этих подготовительных курсов мы подняли стипендию до 6,5 тыс. грн. Кроме того, что молодой человек приедет, что у него будет социализация (это разные виды — разные экскурсии, познания людей, диалоги, украинский язык, история Украины), у него еще будут деньги, на которые сможет здесь жить. Потому что вы знаете, как трудно пересечь КПВВ, как трудно передать средства. Это не так, как у нас здесь — мама передала в корзинке вареники для своего ребенка-студента. Там гораздо всё хуже. Вы это прекрасно понимаете. И именно поэтому я думаю, что молодежи нужно давать шанс.

Но то, что касается аттестации и порядка прохождения аттестации, это несколько иное. Это как раз о рабочих руках. В чём случилась проблема. Мы спокойно отрабатываем и нарабатываем решения, которые, надеюсь, будут уже воплощены в жизнь. Как мне объяснили в Министерстве образования и науки, есть разное видение людей, которые есть в Крыму и из Донецкой и Луганской областей. На это у меня простой, трезвый и логичный вопрос: а почему разное видение? Объясняют: ну, потому что в Крыму есть стандарты российского образования, а на временно оккупированных частях Донбасса и Луганщины неизвестно, чьи флаги.

Я не восприняла это как довод. Я не поняла, почему именно так мы должны смотреть. Ведь у нас законодательно закреплено, что Россия является оккупантом, и российские власти являются оккупационными как для Крыма, так и для временно оккупированных частей Донецкой и Луганской областей.

И я бы хотела, чтобы мы не выделяли и не дифференцировали детей или молодых людей из Крыма и тех, кто даже имеют "дипломы" с Донбасса и Луганщины. Потому что мы не признаем никаких "дипломов" ни из Крыма, ни с оккупированной части Донбасса и Луганщины. И не будем признавать. Это оккупационные власти, которые не могут иметь стандартов. Это оккупация.

Но чтобы дать людям шанс, мы должны разработать порядок прохождения аттестации. И это должно разработать Министерство образования. Спокойно, мотивированно найти возможность.

Ибо этих людей здесь ждут. Вот в Мариуполе, например, больницы говорят, что мы хотим, чтобы к нам приехали медсестры и врачи. Мы их знаем. Но, к сожалению, вы не признаете "диплом", и мы не знаем, как сделать так, чтобы эти люди имели шанс. Вот чем мы занимаемся — наше министерство и я в частности.

— Что касается реинтеграции молодежи. Вот вы говорите, что для них есть варианты, у них будет аттестация своих "дипломов", у них будет стипендия, но где они будут жить при этом?

— Вы правы, самая большая проблема — это жилье. Только 12% из числа внутренне перемещенных лиц имеют собственное жилье. Остальные — либо арендуют, либо — по родственникам, и это огромная проблема. Этот фактор является основополагающим для наших внутренне перемещенных лиц. Я понимаю это.

Поэтому мы 2022 назвали годом жилья для внутренне перемещенных лиц. Мы понимаем, как мы будем двигаться, где мы будем брать деньги — это и государственный бюджет, и международные донорские фонды.

И мы сейчас всех направляем в более практичную плоскость — больше жилья, меньше разговоров, меньше формалистики, больше конкретики.

И, конечно, ипотека. Мы должны сделать доступной ипотеку, чтобы первый взнос был, например, не более 3%. И уже Министерство ветеранов имеет на 2022 год 5,5 млрд грн [для решения жилищного вопроса ветеранов АТО/ООС]. Министерство экономики имеет 20 млрд грн для ипотечного кредитования, и там есть резерв для ВПЛ из числа бюджетников, то есть врачи, учителя. Потому что, чтобы они оставались в Мариуполе, Бахмуте, Краматорске, Славянске, жилье — основное.

И наши программы, конечно, есть. Вот у нас, в министерстве, например, есть программа "70 на 30" — это субвенция местным советам на приобретение социального жилья. И сейчас мы ее пересматриваем. Знаем, что местные советы не могут найти софинансирование даже на 30%. Потому это будет 90% на 10%. То есть мы берем на себя 90%, а 10% будет брать на себя громада.

— У молодежи есть шанс. У бюджетников есть шанс. Очень много надежд на то, что переедут врачи, медики, социально значимые профессии. А как же остающиеся там пенсионеры? У них нет шансов арендовать жилье здесь. Для них существуют какие-то варианты, или мы о них забыли, и они там остаются навсегда?

— Нет, мы о них не забыли, и, конечно, будем искать пути для них. Прежде всего, что мы сделали (кстати, это было одно из первых моих постановлений, которые я проталкивала, в хорошем понимании этого слова) — это определение порядка выплат долгов по пенсиям. Как вы знаете, были периоды, когда пенсию не выплачивали. Мы разработали для Пенсионного фонда такой порядок, утвердили его постановлением, и мало-помалу, месяц от месяца, будем компенсировать эти пенсии, которые накапливались.

Это насчет пенсий. Есть ли отдельная программа для пенсионеров по получению жилья? Нет. Но она общая. То есть у нас есть критерии и маркеры, которыми определяем, кто может получить [жилье]. Вот я, например, в Новоайдаре недавно вручала ключи, и была очень рада разделить радость с получившими людьми. В их числе были пенсионеры. То есть это семьи, это нуждающиеся.

Но, действительно, люди старшего возраста — это очень уязвимая категория, требующая особой заботы. Если молодежь еще есть трудоспособного возраста, они могут для себя тем или иным способом [найти], то пенсионеры — нет. И они бы, наверное, хотели переехать и быть поближе к детям или родственникам и знакомым. Но вот это отсутствие жилья и, что говорить, высокой пенсии, достойной, чтобы они могли жить, конечно, их сдерживает. Я это знаю.

— А насчет пенсий. Все восемь лет я как журналистка слышу в обществе такое сопротивление: "Они там остались, они там живут, а мы им платим". Ваше отношение к этому?

— Среди моих первых шагов было пролонгирование действия карт "Ощадбанка" для людей, которые не могут пересечь КПВВ и пройти идентификацию. Срок их действия должен завершиться 1 января 2022 года. Мы пролонгировали до апреля. То есть это январь, февраль, март. Это три месяца, когда люди должны это сделать.

Я понимаю, что это очень тяжело. Россия не открывает КПВВ, всячески препятствуя этому. Но бесконечно продолжаться это тоже не может. "Ощадбанк" предоставляет свои аргументы. У меня есть письма СБУ, где четко указано о том, что есть злоупотребления, в частности, когда едут сюда, везут по 50, по 100 карт, снимают миллионы наличных средств, а затем эти средства могут быть использованы на финансирование терроризма.

Я смотрю как государственник, я смотрю со стороны государства. Мы должны контролировать прохождение средств, потому что это средства налогоплательщиков, и нас о них спросят — как случилось, что вы не контролируете этот процесс.

Но хочу еще раз всем объяснить. Если мы этого не сделаем до 1 апреля, если Россия будет дальше блокировать все возможные, так сказать, каналы коммуникации, мы не сможем продолжить выплату пенсий, и такие карты будут заблокированы.

Конечно, пенсия будет накапливаться, ее никто не имеет права трогать. Но люди не смогут получить свою пенсию. Нам нужно сейчас об этом говорить. Это сложные решения, но мы должны людей предупреждать, помочь им с информацией, донесением, чтобы они решали вопрос, как сделать так, чтобы пройти эту идентификацию, получить карту и продолжать пенсионное обеспечение.

— Как, по-вашему, можно добиться открытия КПВВ? И от кого это зависит? К кому нужно стучать?

— Это зависит исключительно от России, исключительно. Мы построили все необходимые КПВВ. У нас на Донбассе 7 контрольных пунктов въезда-выезда: 3 — в Луганской области, 4 — в Донецкой области. Из них работает только один в Луганской области — КПВВ "Станица Луганская". И один в Донецкой области — КПВВ "Новотроицкое" — в понедельник и пятницу всего несколько часов, и то — по предварительным спискам, которые там оккупационная власть где-то рисует.

Итак, у нас сегодня нет инструментов, кроме заседаний Трехсторонней контактной группы, кроме "Норманди", вести переговоры именно об открытии КПВВ. Но я, где только могу, при каждой встрече говорю об открытии КПВВ. Это бы дало возможность людям просто наконец приехать к своим родным. Они имеют на это право. Мы не можем их ущемлять. Мы понимаем, что это оккупационная власть и их политика. Мы же — открыты.

Вот мы недавно с премьером Денисом Анатольевичем Шмыгалем были в Луганской области, на КПВВ "Станица Луганская", и с премьером Литвы Ингридой Шимоните. И кроме Станицы Луганской мы поехали на КПВВ "Счастье", показали, как выглядит КПВВ — всё построено, новые модули, новые ЦНАПы, всё есть, пограничники стоят. Только откройте. К сожалению, Россия не хочет и не открывает КПВВ.

— Есть ли шанс у международных партнеров помочь в решении этого вопроса? Кто?

— Все. Все понимают. То есть, когда вопрос на поставку оружия — это одно. Это вопрос гуманитарной политики и помощи, здесь я могу сказать только — большое спасибо. Ибо, например, Германия больше всего построила квартир и предоставила жилья нашим переселенцам. Германия имеет очень практичные проекты и программы, которые помогают сегодня нашим уязвимым территориям Донецкой и Луганской областей.

Та же Великобритания, как вы знаете, недавно мы подписали соглашение о создании партнерского фонда "За сильную Украину" на 35 млн фунтов стерлингов, как первый этап, где лидирующую роль заняла Великобритания. А есть также США, Канада, Швеция и Швейцария.

И таких проектов много. Я могу только благодарить, потому что в конце концов они это делают, исходя из своих рассуждений и из соображений гуманитарных. Они понимают, что это нужно, потому что это общечеловеческие ценности. Право человека на жизнь, на его свободу, на свободное передвижение в конце концов.

Поэтому говорить, что кто-то недорабатывает — нет, работают все. Но есть ли результат? Нет. КПВВ закрыты. Красный Крест не имеет доступа туда, где у них есть свои штаб-квартиры. Например, в Донецке и Луганске их более 175 человек работает, и они до сих пор не имеют доступа к нашим заключенным, нуждающимся в помощи. Это международный Красный Крест — это не Украина, это не сторона конфликта.

— Я понимаю, что сделать то, чем вы занимаетесь, без поддержки других министерств, без поддержки премьер-министра невозможно. У вас есть эта поддержка?

— Я думаю, прекрасная оптимальная позиция, когда я могу идти ко всем министрам, ко всем министерствам, включая премьер-министра, с предложениями что-то изменить. Это горизонтальное министерство, имеющее причастность и к образованию, и к медицине, и к инфраструктуре. То есть мы горизонтально действуем.

У нас есть лидер — наш президент Владимир Александрович Зеленский. И его политика по реинтеграции, по внутренне перемещенным лицам абсолютно прозрачна и понятна: как можно больше людей привезти сюда.

Кстати, когда я шла на должность, у меня был разговор с Владимиром Александровичем, и вот он мне четко сказал: иди к людям, езжай туда, разговаривай с ними, спрашивай, чем им помочь, — и помогай. И сейчас я так и делаю — идя к людям, слушая их, помогая людям конкретно. Я выполняю именно приказ. Потому что я как человек военный это воспринимаю как приказ нашего верховного главнокомандующего, нашего лидера Владимира Александровича.

А проблем много. Многие вопросы нашим гражданам с временно оккупированных территорий нужно решать через судебные решения. Начинаются препятствия, начинаются преграды, и это превращается в такую ​​бюрократию, что люди месяцами должны ждать решения суда о подтверждении имущественного положения, акта рождения ребенка, не говоря о браке, разводе. Это житейские дела, о них нужно говорить, это то, что у людей болит.

Итак, подытоживая ответ на ваш вопрос, — у меня есть полная поддержка президента и премьер-министра. Ближайший, конечно, премьер-министр, оба наших кабинета — на седьмом этаже, мы часто встречаемся. Недавно мы вместе летали на Луганщину, он занимается этими вопросами, и я не могу сказать, что кто-то из министерства не понимает, что нужно. Есть поддержка, есть понимание, и есть результаты.

— У меня вопрос риторический. Реинтеграция начинается где?

— Она точно не только по контактной линии. Она точно не только в Донецке, Луганске или на Херсонщине. Она есть по всей Украине. Если мы поймем, что те люди, которые сегодня там пострадали, которые есть там — они не все преступники, они не все брали оружие в руки. Но есть и те, кто воевал и воюет против Украины. Есть разные.

Но если мы поймем, что просто отгородиться от этих территорий не получится. Просто забыть, чтобы они были обнесены стеной, — так не бывает. Это только усугубит конфликт.

И потому реинтеграция — это дело каждого из нас. Мы должны себе определить. А политика государства уже определена. У нас есть соответствующие стратегии, у нас есть соответствующие планы реализации. Мы двигаемся, всё ясно. Наша стратегия понятна. Мы работаем для людей и на людей.

Но каждый член общества должен также понимать, что его картинка ответственности в том, что происходит, есть также. Когда пишут пост в Facebook, когда хейтят друг друга, когда клеймят друг друга — это все частица ответственности.

Вот тогда-то и начнется реинтеграция.

— Ваша цель в должности министра? Как вы хотите оставить это министерство?

— Я понимаю, что не нужно строить долгосрочные планы на 10, на 15 [лет]. Давайте здесь и сейчас. Вот всё, что можно сделать условно через год-полтора, — я за это берусь, и с большим энтузиазмом, потому что знаю, что это может помочь людям уже. Вот все, что может быть уже, я уже делаю. А потом — стратегия. То есть, я не знаю, сколько я пробуду, но всё, что я смогу, я сделаю с полной отдачей.