Как из этого ужаса сделать искусство: о войне говорим с художником-авангардистом Дмитрием Врубелем

Дмитрий Врубель — российский художник-авангардист, и организатор выставок. Активно работает с технологией виртуальной реальности, создавая VR-музеи, VR-галереи. С начала 90-х живет в Германии. Автор знаменитого граффити на Берлинской стене “Господи, помоги мне выжить среди этой смертной любви” ("Братский поцелуй", "Бесконечный поцелуй"), на котором изображен поцелуй Брежнева и Хонеккера. Сам себя художник предпочитает называть политическим живописцем.

В интервью телеканалам "Дом" и UA в рамках телемарафона FREEДОМ Дмитрий Врубель размышляет о том, как искусство переживает трагедию российского вторжения в Украину.

Ведущий — Сакен Аймурзаев.

Война — это и очень личное

— Как вы узнали о войне, какова была бытовая картинка этого первого дня?

— 24 февраля в 5 часов утра меня разбудила жена и со слезами сказала, что война началась. Моя жена Вика Тимофеева — уроженка Одессы, моя теща Рита Николаевна в это время была в Одессе. То есть эта война пошла и по нашей семье, война для нас — это и очень личное.

— Но теща уже выехала к вам и сейчас в безопасности.

— Да. Самое сложно было — уговорить. Человеку 84 года, квартира, дача, знакомые, подруги, родственники…  И как это все в один момент оставить? Уговаривали примерно две недели. Причем, происходило это попеременно — моя жена разговаривала с Ритой Николаевной то дома, то в убежище. И в какой-то момент в эти переговоры влез я — просто со страшными криками. Аргументом с моей стороны было: посмотрите, сколько людей приезжают, бегут, не имея ни знакомых, ни родственников, бегут в никуда. А у вас есть ближайшие родственники, есть где остановиться, к тому же не последние люди в Германии и прочее-прочее. Так и уговорили.

Рита Николаевна ехала автобусом через Румынию. Виктория с нашим сыном Артемом поехали в Бухарест, там встретили бабушку. Так вот Рита Николаевна привезла с собой — хлеб. Это вещь, которая вызывает просто слезы. А еще две пачки масла, которое я с удовольствием ел, потому что мы сами масло особо не покупаем, а тут вот привезла.

— А сейчас уже Рита Николаевна спокойно себя чувствует? И хочет ли вернуться?

— Каждый день хочет вернуться, говорит об этом. И, знаете, наверное это ужасно, но я первым делом, когда получаю сообщения об очередном омерзительном обстреле Одессы или области, бегу к ней и говорю: “Рита Николаевна, вот, смотрите, нельзя еще ехать”. И это действует. Все остальное не действует.

Искусство делает информацию бессмертной

— А как вы сами живете в потоке таких новостей? Как не сойти с ума от приступов тревожности?

— Во-первых, мы — художники… Вспомните графические серии Гойи “Бедствия войны” (цикл из 82 офортов, — ред.), там полный кошмар. Но вот художник в этом живет.

Во-вторых, в первые две недели я реально ничего не мог сказать. Было непонятно, что делать, как говорить, как к этому относиться, потому что произошло что-то чудовищное.

А потом, как художник может реагировать? Только искусством. А искусство заключается в том, чтобы постараться из этого всего ужаса сделать искусство. Это может кому-то показаться немножко циничным, — нет. И мы начали работать.

И когда возникает отчаяние, ты должен это отчаяние передать, зафиксировать. Потому что все эти новости, информационный мусор — пройдут, забудутся.

А искусство делает эту информацию бессмертной. Если это сильное искусство, оно остается навсегда.

Опять же в случае Гойи. Кому сейчас интересна испано-французская война, Испанская герилья 1808–1813 годов? И только благодаря Гойе...

Да и о Гернике (немецкая бомбардировка испанского города Герника в 1937 году, — ред.), может быть, люди не вспоминали бы, если не было бы Пикассо [и его картины "Герника"].

То есть мы внутри находим какие-то между собой сочетания казалось бы несочетаемого.

Например, после того как выяснилось, что произошло в Буче. Я понял, что это надо как-то зафиксировать. И получилась такая композиция: круглая комната где-то диаметром 10 метров, сверху — фотографии из Бучи, снизу под уровнем пола — фотографии чудовищной секс-вечеринки в баре "Эверест" в Омске, где быдлота веселится совершенно каким-то ужасным, кошмарным, рвотным способом. А между ними вот тот самый текст из статьи в "РИА Новости", который постулирует идею уничтожения Украины. Вот для меня это был ответ на вопрос: а каким образом вот эта мерзкая дрянь получила доступ к убийству людей? И это делает с удовольствием, потому что за ними стоят вот эти мерзавцы, которые дают им оправдываемую идеологическую индульгенцию. Вы не просто насилуете и убиваете и стены мажете говном своим, а вы это делаете с великой целью.  

То есть получился такой художественный объект, который и меня самого шокирует.

— Еще ваше переосмысление фрески Микеланджело "Сотворение Адама", где Господь, Адам и их руки…

— Да, это известное фото, по-моему, из Ирпеня, — рука убитой женщины, рука с маникюром в стиле змейки… И у меня получилось, что эта рука тянется навстречу другой. Только в одном случае — это сотворение мира, в другом — это сотворение войны. У Микеланджело бог дает жизнь, его фреска в Ватикане [в Сикстинской капелле] находится вверху, в моем варианте — на уровне человека. А вот эти руки убитых — лежат на полу, внизу фотографии.

— То есть вы сейчас фактически создаете VR-галерею, VR-музей войны?

— Практически да. Мы три года занимались очень музеями в виаре, связанными с Ван Гогом, с Рембрандтом, с Микеланджело, это была большая работа. А помимо нее мне все время казалось, что я занимаюсь чем-то мелким, чем-то не тем. И вот 24 февраля все встало на свои места. Я вдруг впервые за много лет, начиная где-то с 1991-1993 годов, ощутил себя в своей тарелке.

Я родился и вырос в Советском Союзе, воспитывался в полудиссидентской семье, в интеллектуальной среде, уже где-то в 1975-76 году я прочет "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына. И для меня лет с 14-15 было четко понятно, кто враг, а кто друг. Весь мир делился на черное и белое. Друг — это человек, к которому можно повернуться спиной, которому я могу спокойно принести этот "Архипелаг ГУЛАГ" в те годы. А враг — это другой человек, который запрещает мне читать "Архипелаг ГУЛАГ" и так далее.

А потом где-то после 1993 года это все размыто оказалось. И начинаешь размениваться на мелкое — там кто-то у кого-то жену увел, еще чего-то.

А тут опять все стало понятно, кто — враг, кто — друг. И то, что мы сейчас делаем в своем искусстве, это настолько искренне, настолько естественно, и мне не стыдно заходить еще раз в эти виртуальные залы и смотреть, и о них рассказывать и показывать…

Я много смотрю видео, фото, читаю соцсети о войне. Именно впечатления об увиденном простых людей, их фиксация происходящего. Это же нельзя назвать документалистикой, это что-то другое. Это гораздо важнее для меня, например, чем аналитика, которая идет традиционная эховская.

Вот человек (он не журналист) впервые въехал [после освобождения], по-моему, в Бучу. Он едет на своей машине мимо трупов, это все фиксирует его регистратор. А с другой стороны — кадры в логотипах "Раша Тудей", когда едет танк, выбирает цель и стреляет по небольшому селу. И вот он просто стреляет по всем домам.

И я вот это смотрю, и меня всего разрывает на части. Дальше задача художника — не оставить это все в чьем-то дневнике, на территории этого позавчерашнего дня, а перенести это в искусство. Чтобы это разрывало всю последующую жизнь человечество, чтобы это работало.

И мы будем создавать такие виары, это очень быстро делается в 3D, когда зашел по ссылке, надел VR-очки и оказался в Буче, в Мариуполе, и будем ходить по этим местам.. Это тоже очень-очень важно видеть своими глазами, пройти своими ногами. В физической жизни там нельзя ходить, а в виртуальной можно. И когда ты стоишь рядом несколько минут под развалинами, которые перед тобой в полный рост — это совершенно иное восприятие и переживание.

— Вы создали свое знаменитое граффити с поцелуем Брежнева и Хонеккера в 1990 году. Было несколько вариантов его переосмысления. Последние 15 лет центральным персонажем в них был Путин. Был вариант поцелуя Путина и Брежнева, Путина и бывшего канцлера ФРГ Шредера... Если говорить о сегодняшнем дне — кого бы на таком граффити Путин мог бы целовать из живых? Все-таки Шредер мелковат для его уровня злодейства.

— Я боюсь, что и Путин тоже — это мелковато. Нет, сейчас бы ни в коем случае не рисовал бы никого из них. Я бы нарисовал что-то на украинскую тему.

Вот когда рисовал Брежнева и Хонеккера — Хонеккер был при смерти, а Брежнев уже 10 лет, как умер. Тогда (при падении Берлинской стены в 1989 году, — ред.) мы победили. В то время была статья  о Берлинской стене, она называлась "Будущее наступило". Вот мы и жили уже в этом будущем.

А сейчас — нет, сейчас ни в коем случае не надо их пропагандировать.